На крыше мира, где тени не держат
Порядка в делах человеческой плоти,
Где солнце — лишь рана, и в ране той дрожит
Осколок дитяти, родившего гвозди, —
Там шепчет душа в разнобой с небесами,
И ветры — как судьи в пыльных сапогах —
Считают мне грех пролюбленных нами
Чужих, как перила в чужих городах.
Ты помнишь — не помнишь, но тело твое
Скручивалось, как проволока после бури,
И в голосе бабочки слышалось «Все»,
Обречённо-звонкое, как в аллегории.
Любовь ли? — Нет, только острые линии
В глазах у прохожих и клинья в окне.
Мы жили внутри, как ртуть в трещине,
Где Бог целуется сам с темнотой во сне.
Я выл, а ты — выцвела между слов,
В виске прорастала железная зависть.
И вот — я нашёл твой язык средь часов.
Он шептал мне: «Я — твоя старость».
Василий Пельмяшин