Окаянный Николай Фёдорович: философ бессмертия и общего дела
Если захотелось почитать философию, чтобы удивиться, а не уснуть, то имя Николая Фёдоровича Фёдорова стоит взять на вооружение. Он – из тех, кого наши школьные учебники стыдливо избегают, как будто добрая бабушка умалчивает про дядю, который в молодости пытался воскресить прадеда. А ведь именно воскресение — ключевое слово всей его философии. Звучит дико, но дико по-гениальному.
Фёдоров — фигура странная, бинарная, как будто вечность спорила сама с собой. Он был библиотекарем в Румянцевском музее (ныне — Российская государственная библиотека), тихий, сдержанный, с вбитым взглядом и суровой честностью, достойной древней пророческой школы. Но в голове у него кипел космос идей такого масштаба, что рядом Эйнштейн кажется ремесленником, а Жюль Верн — туристом. В чем же суть его мысли?
Фёдоров родился в 1829 году, внебрачный сын князя Гагарина и, судя по всей жизни, с решительной верой — не просто в Бога, но в идею, что человечество обязано стать божественным инструментом. И вот тут начинается столь странная и одновременно глубокая тема: «Общее дело» — концепция философского спасения мира, его восстановления и в конечном итоге ВОСКРЕШЕНИЯ всех ранее умерших.
Да-да, без метафор и приукрас: наш философ был уверен, что наука, евангелие и человек вместе способны вернуть умерших к жизни. И это не сумасшедший бред, а тщательно продуманная схема, которая начинается с морального долга и заканчивается инженерным проектом. Он считал смерть главным злом мира, неестественным злом, на которое соглашаются лишь из-за лени и философского обречённичества. И с этим злом, считал Фёдоров, человечество обязано бороться.
Вот логика: если Бог дал человеку разум, а разум способен узнавать законы природы, то человек должен не просто принимать мир как есть, а активно участвовать в его преобразовании. Но не как капиталистическая эксплуатация природы ради выгоды, а как религиозно-научная миссия по восстановлению совершенного бытия. Это звучит на грани безумия, но именно тут философия Фёдорова приобретает свои блестящие грани.
Он утверждает, что любовь к ближнему — это не просто сопереживание, а ответственность за его смерть. Все мы должны объединиться не для войны, торговли или удовольствий, но чтобы создать сообщество, которое будет возвращать к жизни всех ушедших. Отсюда термин «общее дело» — великое общее воскрешение. Не в загробной мистике, не в потусторонней надежде, а здесь — в теле, научно, буквально.
Большой акцент Фёдоров ставил на науку. Но не науку в духе прогресса ради прогресса, как это любили позитивисты и технократы его времени. Наука, по мнению Фёдорова, должна быть подлинно нравственной, встроенной в религиозную этику, с направлением на преодоление смерти, болезней, стихий и страданий. Сам человек должен стать не «венцом природы», а ее трансформатором, воскресителем, координатором космоса.
Исторически Фёдоров обитал в эпоху конца XIX века — в мире, где наука победоносно шествовала по Европе, все набирали темп: Дарвин, Спенсер, Маркс… Но вот парадокс — именно в этой разгорячённой и буржуазной обстановке появляется этот сухощавый библиотекарь с идеей, что задача человека — воскресить всех умерших во все времена. И не из пустых религиозных слов, а из долга любви и научного прогресса, соединённых наконец в одном направлении. Поэтому его философию именуют «русским космизмом» — и это действительно целое направление.
Фёдоров не писал строго академических трудов — практически вся философия осталась в виде заметок, фрагментов и переписок. Зато его учениками, или скорее вдохновлёнными апостолами, стали интеллектуалы огромного масштаба: Константин Циолковский (основоположник космонавтики), Владимир Соловьёв, потом Александр Чижевский, а через тридцать лет — даже Андреев и Герберт Уэллс читали его труды.
Современная философия редко говорит о Фёдорове напрямую — может быть, боится его радикальности или наивности. Однако его идеи бессмертны — в буквальном и философском смысле. Сегодня, когда трансгуманизм входит в моду, когда Илон Маск обещает продлить жизнь, а Google финансирует борьбу со старением — мысли Фёдорова оказываются неожиданно актуальными. Только наша эпоха разъединена и одиночна в этом пути, а Фёдоров видел в бессмертии необходимость общего движения, коллективного преображения.
Критики Фёдорова, конечно, не дремали. Его упрекали в утопизме (вот уж новость), обвиняли в метафизическом максимализме, а некоторые — в своеобразном техно-сектанстве. Но ведь сила философа не в его практических планах, а в методе тревожить: и в этом Фёдоров добился большего, чем тонны докторов наук. Он заставил засомневаться в естественности смерти, поставил нравственный вопрос перед глобальной наукой, обнаружил в человеке не предел — а надежду.
В современной философской рефлексии о Фёдорове часто говорит Георгий Гачев, философ и культуролог, который отмечал, что философия Фёдорова — это попытка православия вжиться в научную эпоху, не потеряя при этом Бога. Другие, например Борис Гройс, видят в его учении пророчество постчеловеческой эпохи — когда тело, сознание и смерть станут объектами программируемого моделирования и моральных решений. Не говоря уж о том, что его влияние на советский космизм — это настоящая хронология подспудной религиозности в научном атеистическом проекте.
Когда читаешь Фёдорова, чувствуешь, что он не просто писал про вечную жизнь — он жил с этим чувством. Он не боялся быть смешным, он боялся быть равнодушным. Его философия — это философия тревоги, веры, долга и любви, одновременно самый утопический и самый реалистический проект о будущем человечества.
Он умер в 1903 году, тихо, как и жил. Но дело его — живо. И каждый раз, когда речь заходит о том, зачем человеку наука, почему человек должен быть не просто потребителем прогресса, а его организатором — под сердцем шепчет Фёдоров. Он, может, и не воскрес, но уж точно оживает всякий раз, когда мы задаём вопрос: «А вообще, ради чего мы всё это строим?»
Сергей Скучнов — Philosophy Dep. of the Moonmoth Monestarium
бессмертие, космизм, русский идеализм, метафизика долга, преодоление смерти, общее дело, техноэтика