Пьер Байль: философ тени и рассудка
Если бы философия была музыкой, Пьер Байль играл бы на контрабасе — глубоко, мрачно и почти всегда на заднем плане. О нём не говорят так часто, как о Декарте или Спинозе, но влияние его идей, как и низкий гул этого инструмента, ощущается в каждой парте современности. Байль — философ скептицизма, энциклопедист до Энциклопедии, разоблачитель фанатизма и немного моралист на полставки. Он наш современник, потерявшийся среди томов XVII века, и сегодня есть повод вытащить его из этого книжного плена.
Пьер Байль родился во французском городке Карла в 1647 году, в семье протестантского пастора. Уже в юности проявил удивительную склонность к размышлениям, вплоть до того, что успел перейти в католичество и тут же снова вернуться в протестантизм. Этот духовный флешмоб был не результатом неустойчивости, а, наоборот, символом его стремления к истине, даже если ради неё придётся свернуть с протоптанной тропы. По сути, Байль всю жизнь искал истину не там, где светло, а там, где её действительно могло не быть.
Основной труп его философских размышлений — громоздящийся том под названием «Историко-критический словарь». Да, это не трактат, не диалог, не поэма в прозе — а словарь, где под личинами биографий древних авторов Байль вставляет свои замечания, иронии, сомнения и критические выпады. Такая форма позволяет ему обходить цензуру (чудо ли, что в протестантской Голландии он провёл большую часть своей жизни) и выдавать на-гора мысли, которые сложно протолкнуть через обычное философское окно.
Итак, что же он там наплёл, этот Байль? В центре его размышлений — понятие разумной веры и моральной автономии. Байль, просвещённый скептик, утверждал: мораль не зависит от религии; даже атеист может быть добродетельным человеком. В своей статье о Павле Орозии он прямо заявляет, что религиозный фанатизм вреднее самого чёрного безбожия — потому что фанатик, будучи уверен в своей правоте, может убить, пытаясь «спасти» душу ближнего. Вот вам и маленькая революция в умах.
Скептицизм Байля — не праздное сомнение, не поза интеллектуала из салона при свечах. Это сложившийся метод защиты от догматизма. Он не разрушает истину, а бережёт её от обожествления. Скептик в его понимании — это не тот, кто ничего не знает, а тот, кто знает, что всё знание имеет предел. Отсюда рождается внутреннее достоинство мысли: если нет абсолютной истины, то каждый человек должен самостоятельно — с помощью разума и совести — решать, как ему жить. Это было радикально в эпоху, когда борьба между католиками и протестантами ещё окропляла Европу кровью.
Культурный фон эпохи придаёт особую остроту байлевским изысканиям. XVII век — время страстей религиозных войн, изгнаний, цензуры и глубоких ран на теле европейской мысли. Французское королевство устраивает Драконовские драгуны, заставляя гугенотов принимать католицизм при помощи штыков. Байль, став жертвой этого духовного перформанса, бежит в Роттердам, где находит тихую гавань среди протестантских беженцев, интеллектуальную свободу и возможность публиковать свои «еретические» словари.
Историки философии часто называют Пьера Байля предшественником Просвещения. Это вполне уместно, но не до конца. Он один из тех, кто снабдил эпоху Просвещения скептическими очками: не ярко освещая путь, но заставляя смотреть внимательнее. Вольтер читал его с восторгом, Руссо — с подозрением. Энциклопедисты брали у Байля конструкции, чтобы строить собственные антицерковные бастионы. Кант, несмотря на свою любовь к порядку, не смог полностью избавиться от баилевского скепсиса в своих «Критиках».
Байль хотел устроить философский safe space, где можно было бы рассматривать любые точки зрения, не боясь проклятий. Он не столько уговаривал читать его, сколько заманивал в лабиринт — каждый новый параграф опровергает предыдущий, подставляет под сомнение моральные авторитеты, нарывается на гнев догматиков. В этом и заключается его магия: он создаёт пространство свободы внутри текста, маленькую республику сомнения, где каждый читатель может почувствовать себя гражданином.
Современные философы по-разному интерпретируют наследие Байля. Кто-то считает его интеллектуальным антикваром, который вычищал пыль с античных авторов и не решался на собственные заявления. Но есть и те, кто видит в нём раннего постмодерниста: он деконструирует мифы, насмехается над авторитетами и оставляет читателю лишь умственную жвачку вопросов. Некоторые исследователи, такие как Джонатан Израэль, включают Байля в команду «радикального Просвещения», противопоставляя его более умеренным рационалистам и реформаторам.
Этический скептицизм, моральная автономия, критика религиозного фанатизма — всё это взывает и к нашим временам. Мы живём не в меньшей тревоге, чем Байль — медиа заменили духовные трактаты, социальные сети — философские кружки. В этом цифровом Вавилоне байлевская осторожность и многоголосие — как глоток свежего скепсиса. Его подход — не отказ от истины, а отказ от монополии на неё. И в этом он чертовски современен.
Сегодня, когда слово «толерантность» звучит как лозунг, Байль предлагает нам её философскую модель — не как политическую уступку, а как следствие умственного благородства. Он учит нас слушать даже тех, кто говорит безумства, и отвечать не мечом, а аргументом. А ещё он показывает, что даже словарь может быть орудием революции — тихой, но упорной.
Возможно, Байль всегда будет оставаться философом второго плана. Не пышен, не героичен, не обложен аплодисментами. Но именно из таких — невидимых стражей разума — строится скелет настоящей мысли. Как контрабас в оркестре: его мало кто замечает, но без него музыка разваливается.
Сергей Скучнов — Philosophy Dep. of the Moonmoth Monestarium
язык, скептицизм, моральная автономия, религиозная критика, Просвещение, словари, ереси