Пьер Мэнар и тень Борхеса: философия авторства и бесконечного возвращения текста
Философия — наука, вечно стремящаяся к истине, но чаще всего встречающаяся с парадоксом. И нет, мы сегодня не будем говорить о Канте, Гегеле или Ницше. Вместо этого я поставлю на стол перед вами фигуру странную и эфемерную — Пьера Мэнара. Да, того самого, который «написал» «Дон Кихота», слово в слово совпадающий с текстом Сервантеса, но не менее радикально иной по сути. Это не просто литературная шутка, как может показаться с первого взгляда. Это философия. Глубокая, изощрённая, ироничная философия, сыгранная рукой Хорхе Луиса Борхеса, великолепного аргентинского скептика и вечно бодрствующего сновидца.
Пьер Мэнар, конечно же, фигура вымышленная, как и многое из того, что мы зовём «реальностью». Тем не менее, его вклад в философию текста, авторства и интерпретации невозможно игнорировать. Он ставит перед нами вопрос: что такое оригинальность? Где проходит граница между автором и читателем? Может ли повторение стать актом творения?
Погружаемся в пыльный кабинет, где французский символист второй половины XX века решает «не переписать», а буквально — «написать» заново знаменитый роман Сервантеса, не подражая ему и не пересказывая, а искренне и интеллектуально — проживая его. Мэнар хочет не просто скопировать тест, он стремится к его метафизическому возрождению.
Что же происходит, когда человек, живущий четыре века спустя после Сервантеса, «создает» слово в слово идентичный текст? По мнению Борхеса, рождается новое произведение. И действительно — когда мы читаем строчку «истина, чья мать — история» из уст человека XVII века, она пахнет одним смыслом, и совсем другим — из уст затравленного европейца конца Второй мировой войны. Контекст рождает значение.
Здесь и начинается можно сказать, философия позднего текста. Не логика содержания, а логика прочтения и интерпретации. Пьер Мэнар через свою неудачную, но благородную миссию разрушает образ писателя как уникального гения, почти пророка. Он превращает процесс письма в акт внутреннего чтения, словно через призму. Кто автор текста — пальцы, печатавшие его, или сознание, вместившее его в себя?
Конечно, такой подход родился не на пустом месте. Отголоски Мэнара легко отследить в философии постструктурализма. Мишель Фуко, например, в своём эссе «Что такое автор?» задаётся похожими вопросами: кто на самом деле говорит изнутри текста? Автор как социальная функция, как фигура власти, как медиа передающая смыслы. Ролан Барт довёл дело до логического завершения, провозгласив «смерть автора». В его понимании письмо — это поле игры, где исчезает идентичность пишущего. Именно читатель, по Барту, становится новым субъектом смысла.
И вот тут Мэнар — пророк новой эры чтения. Он показывает, что сам по себе текст не может быть «привязан» к личности автора. Его подлинный смысл — в соотношении со временем, контекстом и опытом читающего. Эта тонкая игра между прочитанным и написанным — и есть философская суть произведения «Пьер Мэнар, автор Дон Кихота».
История Пьера Мэнара вбирает в себя прямой вызов логике историзма. Мы больше не можем говорить о тексте как о чём-то фиксированном во времени. И в этом смысле, Борхес с его метафизическими библиотеками, бесконечными книгами и зеркалами, всегда стремился разрушить линейность мышления, показать, что смысл множится бесконечно в каждой голове, коснувшейся текста.
Ну а теперь давайте взглянем, как современные философы и литературоведы оценивают этот эпизод. Кто-то читает его как сатиру над излишне интеллектуальной критикой — мол, не нужно выдумывать новый смысл старым словам. Однако другие — и их немало — утверждают, что в этом рассказе скрыта суть всей философии постмодернизма. Бойд Тонкин, например, писал, что Борхес подарил миру «новый способ говорить о тексте как поле времени и одновременности».
Кто-то даже называет Пьера Мэнара незримым отцом гипертекста. Ведь идея о том, что каждый текст — это не архипелаг, а точка пересечения тысяч других текстов — это то, на чём строится практически вся цифровая культура XXI века. HTML, Wikipedia, фанатские комиксы, рерайтинг — всё это, в своем безумии, отдаёт дань Пьеру Мэнару. Нет ни первого слова, ни последнего. Всё — в вечной мельнице значения.
Но не забудем одну деталь: весь текст о Мэнаре написан якобы Борхесом, но от лица безымянного рассказчика. А что если рассказчик — это и есть Мэнар? Или это сам Борхес, маскирующийся, как мастер дзен? Эти множественные уровни игривого авторства тоже являются философским вызовом: не способна ли философия сама стать художественной выдумкой?
В завершение — о главном. История Пьера Мэнара — не просто литературный курьёз. Это микроэпопея интеллектуальной рефлексии о том, как мы читаем, как мы пишем, и зачем вообще всё это делаем. Его «Дон Кихот» — это зеркало, в котором отражается вся философия интерпретации, весь спор между оригинальностью и повтором. И, возможно, чтобы говорить с будущим, не нужно изобретать новые слова, а достаточно новых ракурсов для старых.
Мы живём в пост-Мэнаральное время. И в этом, пусть даже ироническом, трагикомическом герое мы находим кое-что очень важное: мужество мыслить заново то, что уже было сказано. Как сказал один мудрый — «Разве это не героизм — быть неоригинальным, но искренним?»
Сергей Скучнов — Philosophy Dep. of the Moonmoth Monestarium
язык, авторство, метафизика текста, постструктурализм, Борхес, интерпретация, идентичность